Волнения в пригородах Парижа продолжаются третью неделю, но окончания кризиса по-прежнему не видно. Введение чрезвычайного положения, мобилизация дополнительных полицеских сил и ужесточающаяся позиция властей не могут компенсировать главного: Европа не была готова к таким событиям. Мало того, Франция, всегда считавшаяся одним из наиболее космополитичных государств Европы, проводила дорогостоящую адаптационную политику в отношении эмигрантов и всемерно поддерживала их права, боролась с дискриминацией (во всяком случае, на уровне официальной политики и риторики). Однако выходцы из бывших французских колоний и стран Ближнего Востока, заселившие окраины Парижа и других городов страны, не интересуются вопросами собственной интеграции в окружающие их общество. Сегодня мы наблюдаем выступление «новой мусульманской Европы» во весь рост, и то, как поведет себя «старая Европа» в данной ситуации, скажется на укладе жизни далеко за пределами французской столицы.

Обойти эти события невозможно, прийти к единому мнению относительно них – еще труднее. Мы приглашаем вас к дискуссии о том, что же означают для России, Европы и мира нынешние события, и публикуем несколько наиболее острых мнений по данному вопросу.

О «Мечети Парижской Богоматери»

Александр Привалов, журнал «Эксперт» от 7 ноября 2005 года

Арабские бунты, разворачивающиеся в парижских предместьях, почти наверняка будут не то чтобы подавлены, но так или иначе замирены. Но почти нет сомнений и в том, что подобного рода события только начинаются. Не знаю, войдет ли 27 октября, день начала беспорядков в Клиши, в число общепризнанных дат поворота мировой истории наряду с 11 сентября, но очень опасаюсь, что войдет.

Французским властям сейчас не позавидуешь: они с головой ухнули в яму, которую сами же трудолюбиво выкапывали не одно десятилетие; как из нее выбираться, не знает никто. Вопли левых, поносящих министра внутренних дел Саркози за то, что он назвал подонков подонками, более всего огорчают не неуместностью, а безмозглостью. Чтобы продолжать твердить, будто выход из положения состоит в лучшем образовании арабской молодежи, ежедневно видя по телевизору, как эта самая молодежь громит и поджигает свои школы, надо все-таки быть беспримесным идиотом. Да, образование – вещь важнейшая, но сейчас дело не в нем. Они не хотят ни французской полиции, ни французского образования. Они хотят французского жилья, французских социальных пособий – и чтоб духу французского рядом не было. Когда в точности те же интенции буйствовали в Косово, исторической колыбели сербов, Франция их радостно одобряла. Результат известен: сербов в Косово нет, и даже древних православных храмов уже почти не осталось – снесены; зато хорошо налажен наркотрафик. Сейчас, когда дело дошло до исторической колыбели французов (аббатство Сен-Дени, усыпальница французских королей на протяжении двенадцати столетий, – в самом центре бунтов), радостного одобрения нет, да и крики о том, что единственная причина погромов в недостаточной заботе о погромщиках, думаю, вскоре поутихнут. Но делать-то что? Бороться – с кем? Бороться с молодыми людьми, справедливо оскорбленными недостаточной заботой, есть, боюсь, дело заведомо бесперспективное (хотя бы потому, что любую заботу можно счесть недостаточной) и сильно пахнущее косовским итогом. Но если признать, что борешься с силами, организованными и национально, и религиозно, то придется же допустить и за «цивилизующей» стороной право на какие-никакие национальные и религиозные организующие начала, а это ведь – абсолютнейшее табу…

Странным образом наша общественность оказалась отчасти подготовленной к этим событиям: недавно вышла в свет и произвела не слишком шумные, но заметные и длящиеся дебаты книга Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери». Действие романа происходит в 2048 году. Евросоюз давно называется Евроисламом. Немногие не принявшие ислам парижане живут в гетто; есть подпольное сопротивление захватчикам и есть подпольная христианская община. Узнав о готовящейся операции по уничтожению гетто, две эти горстки людей объединяются, чтобы захватить Собор Парижской Богоматери, давно переделанный в мечеть, и снова сделать его христианским храмом – уже навеки, поскольку, отслужив первую мессу во вновь освященном соборе, они его взрывают. Такая вот история – и сегодня, на фоне «парижской интифады», мне кажется, уже никто не решится обвинить автора в ее надуманности или неправдоподобии.

Впрочем, в полном неправдоподобии Чудинову и прежде вроде не обвиняли, но уж всего остального она наслушалась вдоволь. И антиисламистка она, и антихристианка, и невежда, и вообще изверг рода человеческого. На всю эту брань Чудинова, как видно из авторского послесловия к роману, шла с открытыми глазами, считая своим долгом сказать вслух некоторые давно вслух не говоренные вещи. Их-то ей и не хотят простить, потому что эти утверждения больно и неприятно слушать. И обсуждать их не хотят. В одной рецензии я прочел примерно такое: да, писательница затронула важные проблемы, но как их с ней обсуждать, когда она такая ужасно неполиткорректная? То есть: примчался гонец с вестью о чуме, но у него такие грязные сапоги… (Кстати: а бывают на свете большие и политкорректные писатели? Я минут пять старался припомнить хоть одного вполне политкорректного классика, но не сумел. Ближе всех к планке, кажется, Сервантес, но и он, предложи ему равно чтить Христа и Магомета, мог бы сильно обидеться.)

Что же сказано в романе? В сущности, то же самое, что говорил Тютчев: между Христом и бешенством нет середины. Но Тютчеву можно – он классик. Сказано то же, что говорил Честертон: единственный способ сохранить свободу и саму жизнь – любить и защищать свою веру, быть готовым умереть за нее и даже убить за нее. Но и Честертону можно: он покойник. Сказано, что будущее Европы и России состоит в выборе между крестом и полумесяцем и что выбирающие атеизм ли, агностицизм ли, другое ли что в этом духе без борьбы отдают победу полумесяцу. Ну а такого нельзя говорить просто никому. Публика не хочет этого слышать.

Кто спорит, чудесно, когда приверженцы разных вер живут в мирном добрососедстве, – в России это известно давно. Плохо только, что добрососедство явно кончается, и притом кончается усилиями одной стороны. (Здесь нет места подробно обсуждать различие между исламом – и «исламизмом», или радикальным исламом, или какие еще бывают политкорректные термины. Что это различие существует, знают все; в чем оно конкретно заключается, понять труднее. Во всяком случае, сами вероучители ислама, даже осуждая акты террора, совершаемые единоверцами, делают множество существенных оговорок.) В условиях же, когда добрососедство сменяется борьбой, шансы сохранить душевный и физический комфорт (если не саму жизнь), оставаясь вне этой борьбы, быстро тают. Человек, для которого христианская цивилизация ничем не выделяется среди прочих культур, под натиском (демографическим, энергетическим и каким угодно) другой из равно чтимых культур не будет знать, в чем можно пойти на компромисс, в чем нельзя, – и в итоге сдаст все. Верующий христианин знает, чем можно и чем нельзя поступиться, – и имеет достойные шансы устоять.

Чудинова не призывает к борьбе с исламом. Она призывает к проповеди христианства. Это и нужно обсуждать. Под Парижем делать это, по мнению многих, поздно, а у нас самое время. Начать можно с констатации того, что сегодня проповедь ислама у нас свободнее проповеди христианства. Вот недавно глава Совета муфтиев России Гайнутдин призвал (не сейчас – «со временем») ввести специально для мусульманина пост вице-президента РФ. Ему же никто слова поперек не сказал. А теперь представьте себе, что бы началось, кабы что-нибудь подобное молвил православный священник.

Эмигрантская революция во Франции: суровый приговор может быть вынесен всей Европе

Владислав Иноземцев, научный руководитель Центра исследований постиндустриального общества («Независимая газета» от 7 ноября 2005 г.)

В этом году накануне «революционного» праздника 7 ноября в самой «революционной» стране, Франции, случилось некое подобие новой «революции». «Униженные и оскорбленные» жители предместий, выйдя на улицы, стали поджигать автомобили, громить мелкие лавки и ресторанчики, а также оказывать все более ожесточенное сопротивление полиции, пытавшейся восстановить общественный порядок. Предварительные итоги еще не завершившихся событий известны: сожжено уже более 3 тыс. автомашин, серьезно пострадали десятки домов, получили ранения более 100 человек, в том числе 30 полицейских, задержано около 800 участников беспорядков.

Но эти итоги отражают лишь внешнюю сторону событий, которые, хочется верить, подтолкнут французскую элиту и французское общество к глубокому пересмотру их мировоззрения и идеологии. Дело в том, что предместья Парижа, в которых начались волнения и которые еще полвека назад были рабочими, стали ныне прибежищем праздности и иждивенчества, а основной причиной бунта послужило не стремление трудящихся масс к равенству, а элементарная зависть тех, кто не состоялся как личности, к тем, кто доказал свою способность к созданию богатого, процветающего и справедливого общества.

Обратимся к «суровым фактам жизни». Франция, как и ряд других стран Западной Европы, стала центром притяжения иммигрантских сообществ, представленных прежде всего выходцами из бывших французских колоний Северной и Экваториальной Африки, стран Арабского Востока, а также Индокитая. Сегодня доля жителей Франции, рожденных за ее пределами, в общей численности населения превышает 10%, и только каждый восьмой из них прибыл из других европейских государств. Во Франции обосновалось до 80% всех выходцев из Алжира и Марокко, ныне живущих в Европе. При этом постоянную работу имеют лишь немногим более 40% всех мусульман-иммигрантов, и на их долю приходится более трети фиксируемых в стране правонарушений.

Иммигранты-мусульмане действительно живут хуже французов. Но, спрашивается, почему они должны жить лучше? В обществе, развивающемся под лозунгами свободы, равенства и братства, до поры до времени даже не хотели ставить этот вопрос, но теперь придется это сделать. Слишком долго во Франции права гражданина безосновательно подменялись правами человека, и настало время отказаться от столь явного шулерства.

На что имеет право претендовать приехавший в чужую страну? На отношение к себе как к честному и свободному человеку, на невмешательство в его частную жизнь, на свободу передвижения и вероисповедания. Все это – его неотъемлемые права, и, надо заметить, во всех странах Европейского союза они соблюдаются с исключительной скрупулезностью. Но может ли такой человек претендовать на равное с коренными жителями этой страны социальное обеспечение, образование, получение жилья и участие в общественной жизни? Нет и еще раз нет. Потому что все эти права проистекают не из его человеческой природы, а из его гражданского статуса. И это не противоречит идеям свободы, столь укорененным во Франции. Не случайно словом «общество» (sociеtе) во французском языке обозначается любое добровольное объединение, включая даже фирмы и компании. Общество – это совокупность граждан, имеющих обязательства друг перед другом, социальный организм, в котором права неразрывно связаны с обязанностями и немыслимы без последних.

До сих пор Франция шла по иному пути. Иммигрантам предоставляется здесь практически бесплатное жилье, выделяемое из расчета 12 кв. м на человека, включая детей. Выселение из таких квартир, даже при неуплате за электричество и газ, возможно, согласно действующим законам, лишь с апреля по сентябрь – ведь в остальные месяцы во Франции господствует «суровая» зима и человек может подвергнуться недопустимым страданиям (на это надо было бы обратить внимание тех российских чиновников, которые так настойчиво стремятся выселять из домов собственных сограждан за долги по оплате услуг ЖКХ). Минимальное пособие, RMI, которое получают даже те, кто никогда и нигде не работал, составляет во Франции 390 евро в месяц. Пособие на ребенка – 160 евро в месяц. При этом все дети обязаны учиться в начальной и средней школе – опять-таки, абсолютно бесплатно. В правительстве за соблюдение этих норм отвечает специальный член кабинета – министр по делам равноправия и социальной солидарности. Откуда же недовольство?

Главной его причиной оказывается ненависть к преуспевающим членам общества. Она сильнее любой классовой ненависти, поскольку обусловлена не возмущением несправедливостью распределения национальных богатств, а несогласием части населения со справедливым их распределением. В такой ситуации проблему невозможно решить посредством очередной реформы системы социального обеспечения; насущной необходимостью становится радикальный отказ от прежних моделей социальной интеграции.

Однако этому препятствует политическая система, сложившаяся в Европе и, в частности, во Франции. Значительная часть национальной элиты с интересом наблюдает за попытками министра внутренних дел Николя Саркози справиться с беспорядками, но вряд ли желает ему успеха. Премьер Доминик де Вильпен и президент Жак Ширак хотят руководить «умиротворенной», а не разделенной Францией; ультраправые политики типа Жан-Мари ле Пена также окажутся в выигрыше, если правительство пойдет на уступки жителям иммигрантских кварталов и тем самым сохранит для правых возможность разыгрывать свои карты на следующих выборах; социалисты не преминут указать нынешнему кабинету на ошибочность ужесточения социальной политики. Здоровым силам общества становится все труднее противостоять требованиям меньшинств – в большинстве случаев абсолютно безосновательным – и не быть отнесенными к националистам. Но, судя по всему, этот ярлык скоро перестанет быть позорным клеймом для европейских политиков – в противном случае суровый приговор будет неизбежно вынесен всей Европе.

Отрывок из романа Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери»

(Елена Чудинова, «Мечеть Парижской Богоматери», издательство «Эксмо»-«Яуза»-«Лепта», Москва, 2005).

…Зейнаб вышла из дому пешком. Зейнаб никогда в жизни не слышала даже слова «импрессионизм», и уж само собой, как женщина из хорошей семьи, нигде не могла увидеть полотен либо репродукций этих непотребных живописцев, то есть даже тех из них, что уцелели. Поэтому та игра золотого и сизого свечения, в которой купается солнечным полуднем ранней весны Париж, едва ли могла увлечь ее воображение. Между тем легкий ветер гнал по Сене серебряную, свинцовую, пепельную рябь, серебрились белые стволы платанов, золотые огоньки играли на всем, что только способно давать отблеск, силуэты дальних зданий кутались в жемчужное марево. Но если бы хорошая погода оставила Зейнаб вполне равнодушной, она бы отправилась в автомобиле совершать свой шоппинг, а не совместила бы его с прогулкой. Забавное слово «шоппинг», устаревшее, из лингва-евра. Или даже из лингва-франка? Впрочем, неважно, откуда взялось слово «шоппинг», важно, чтобы муж не ограничивал на него в средствах. В женском отделении магазина на Елисейских Полях будет сегодня показ мод.

Не вполне прилично, конечно, ходить по магазинам одной, но даже благочестивая стража закрывает глаза на то, что это правило сплошь и рядом нарушается в очень богатых кварталах и в кварталах бедноты. С бедняками понятно — все мужчины в семье работают, покуда женщина бегает по лавкам, выгадывая, в какой купить кусок баранины подешевле. Если хоть один из мужчин вместо заработка будет тратить свое время на соблюдение приличий, кусок мяса окажется слишком мал. С богатыми кварталами немного тоньше. Но ведь если нельзя капельку нарушить то, что непременно должны исполнять другие, так какое же удовольствие быть влиятельным человеком? Даже благочестивая стража понимает эту тонкость и спуску не дает людям обычным — не нищим, но и не высокопоставленным.

Конечно, перегибать палку не следует. Вот, например, Зейнаб не то чтобы вышла за покупками одна, но, коль скоро кади (судья – араб.) Малик подъедет потом за нею к магазину, можно сказать, что она просто вышла навстречу мужу. Всего-то прошлась с набережной Орси через мост Эмиратов, а тут уже и Елисейские Поля.

На пересеченье с улицей Усамы Зейнаб с неудовольствием пропустила женщину, судя по всему, очень молоденькую, ткнувшую ее локтем. Куда только мчится в такой погожий денек, невежа! И походка такая некрасивая: скачет, как жеребенок. Очень не женственная походка.

Размышляя над походкой наглой особы, Зейнаб остановилась сама: как, однако, быстро роскошный магазин вырос перед нею, словно тоже не стоял на месте, а медлительной баржей плыл к женщине по волнам праздной толпы. По стеклам витрин бежали прозрачные радуги, привлекавшие внимание к тому, от чего и так невозможно было оторвать жадного взгляда: к костюмам-тройкам мягкой черной шерсти, к светлым курортным костюмам-парам шелковистого льна, к белоснежным сорочкам шелкового поплина и тонкого полотна, к пестрым рубахам поло, к кашемировым пальто, к ботинкам на кожаной подметке (а к ним удобно изогнутые костяные рожки), к сафьяновым вышитым туфлям, к запонкам и галстучным булавкам, к галстукам ручной работы, к тяжелым браслетам швейцарских часов, к перстням с печатками, к тростям с резными и инкрустированными набалдашниками, ко всему, чего только может пожелать в жизни мужчина.

Женское отделение, понятное дело, ничего не выставляло напоказ: тонированные стекла лишь отражали улицу. Но там, в их таинственной темноте, как в пещере Али-бабы, таятся куда более любопытные сокровища. А все же в такую погоду Зейнаб не так, как обыкновенно, спешит им навстречу. Собравшись к выходу в сопровождении отягощенных свертками приказчиков, надо уже будет звонить по сотовому телефону кади Малику. А там веселое утро глядишь и осталось за стеклами «мерседеса». Стекла и в автомобиле, ясное дело, тонированные, смотри, сколько хочешь, хоть все глаза прогляди, никто не повернет в ответ лица. Ладно, еще минут пятнадцать можно и погулять, в крайнем случае она пропустит пару моделей на показе.

Как хорошо! Сегодня не раздражают даже нищие, привычно поскуливающие над своими плошками для подаяния. Не раздражают даже пронзительный визг и громкие крики играющих детей. Мягкая пита разевает белую пасть в проворных руках продавца, готовая наполниться острой и горячей своей начинкой, а через мгновение перекочевать в руки покупателей. Лоснится рассыпчатый кус-кус, прыгающий из котла по бумажным кулечкам. Мухи жадно кружат над пахлавой и рахат-лукумом, посетители уличных кафе неторопливо запивают пылающий черный напиток водой со льдом. Как же хороши весной Елисейские Поля!